Только перед самым въездом в ворота кладбища он понял, что с ней было не так. На ее лице была маска, и даже глаз у этой маски не было. В провалах цвета маренго плескалась пустота, и Павел, не склонный к мистическим переживаниям, смутно ощутил холодок, пробежавший по спине.
На большой могиле, стиснутой черной резной решеткой ограды, пока не было памятника. Серая гранитная плита с выбитым именем и датами рождения и смерти возвышалась в изголовье другой такой же плиты, накрывшей место захоронения. Слева от могилы пустовал еще один прямоугольник, засыпанный прошлогодними прелыми листьями, и, стоя на пороге ограды, Соня указала себе под ноги и не терпящим возражения тоном заявила:
- Вот здесь! Когда придет мое время, я должна лежать вот здесь!
- Когда еще придет твое время... - буркнул он в ответ на это пафосное заявление.
Две бездны окатили его пустотой, и он впервые рядом с ней почувствовал себя глупым мальчишкой, лицом к лицу столкнувшимся с вечностью.
- Я буду лежать рядом с ним. - Она не повысила голос, но он звучал так громко и гулко, будто они были заперты в склепе. - Это мое место.
Павел пожал плечами и открыл крышку багажника. Протиснувшаяся мимо Мерседеса немолодая пара ахнула и замерла на месте. Охапка, нет, скорее целая гора карминовых роз покоилась в мягком серебряном лоне багажника. Соня обернулась на звук и, подойдя к машине, достала благоухающую августовским теплом розу, поднесла к лицу. Под ресницами потеплело, светло-серая дымка заслонила маренговую тьму.
- Спасибо, Павлик! Это именно то, что я хотела.
- А кого тут похоронили? - едва слышно спросила остановившаяся женщина и подергала Павла за рукав.
Соня полоснула по ней мгновенно потемневшим взглядом, и пара поспешила убраться, испуганно оглядываясь на зловещую фигуру в черном.
Прежде, чем положить розы на плиту, он щеткой смел с нее листья и грязь и тщательно протер оба камня невесть откуда взявшейся белоснежной салфеткой. Соня стояла внутри ограды, держась затянутой в перчатку рукой за пыльную решетку, и прижимала к губам одинокую розу, которую так и не выпустила из пальцев. Несколько раз Павел обернулся, пытаясь увидеть хоть какие-то признаки переживаний на ее лице. Но она была безучастна и погружена в себя так глубоко, что он и представить себе не мог, сколько промежуточных миров надо было ей преодолеть, чтобы снова оказаться в застывшем теле, утопающем каблуками во влажной земле на прелых листьях Востряковского кладбища. Ему пришлось трижды возвращаться к машине, чтобы уложить все розы рядом с могилой шефа, и все это время Соня стояла неподвижно, устремив взгляд на выбитое в камне имя. Он потоптался рядом с захоронением, сцепил перед собой руки и склонил голову. Он понятия не имел, о чем следовало думать в такие моменты, не помнил ни одной молитвы, просто смотрел в камень на том месте, где покоился гроб с останками человека, который при жизни долгое время был почти смыслом его существования и после смерти стал его наваждением. "Пусть земля тебе будет пухом", - неожиданно всплыла в памяти штампованная фраза, и он удивился и благодарно кивнул кому-то, кто подсказал правильные слова. Почему земля должна стать пухом и как спать в этом пуху, он решительно не знал, но про царство небесное, которое тоже кстати вспомнилось, он понимал еще меньше. Лежание в промерзшей за зиму земле было не похоже ни на сон в перине, ни тем более на блаженное счастье в райских садах, но думать об этом промозглом мраке хотелось еще меньше, чем наблюдать за окаменевшей рядом Соней. Он вздохнул и горячо добавил от себя: "И отпусти ее, Илья Ефимович, будь человеком, посмотри, на что она стала похожа!"
Над головой щебетали воробьи на чахлом клене, тонкий ствол под их тяжестью раскачивалась, почти доставая голой веткой до решетки в изголовье могилы, а шеф, как и положено в реальной жизни, ничего не ответил. Павел мотнул головой и, мысленно обругав себя за то, что поддался Сониному настроению, будто и впрямь ждал слова или знака от покойника, спрятал руки в карманы пальто и вышел за ограду, бросив ей через плечо:
- Найду кого-нибудь, чтобы присматривали за могилой.
Но она не шелохнулась, и он, для приличия постояв возле машины, ушел по узкой аллее в сторону главного входа. Едва он покинул ограду, Соня подала признаки жизни, рассеянно прищурилась на разыгравшихся воробьев, проводила высокую фигуру в темном пальто до поворота и, словно разом потеряла силы, опустилась на колени на край плиты, отодвинув не к месту благоухающие розы.
- Илюша, - сказала она и, прислушавшись к чему-то внутри себя, понизила голос до шепота. - Я пришла. Я не могла раньше, ты знаешь.
Конечно, он знал и прождал ее всю зиму, которую она всегда ненавидела за морозы и темноту, а теперь еще и за то, что грязные сугробы так долго отделяли ее от этого ужасного города и человека, оставшегося в нем навсегда, а с ними толща окоченевшей земли, и блестящая крышка гроба, и целых полгода разлуки. Воробьи над ней озорничали в лучах апрельского солнца, а она водила пальцем по серому граниту, и он отзывался отвратительным скрипом лайковой перчатки на гладкой поверхности.
- Я разучилась чувствовать без тебя. Я не знаю, как мне жить, любимый. Мне холодно и страшно, и я боюсь просыпаться одна. Зачем ты ушел?
Она оттолкнула розы, соскользнувшие на землю тяжелым покрывалом, выдернула из волос заколку и приникла к серой плите, словно пыталась расслышать его ответ. Черный мех с красным отливом разметался за ее спиной, как крылья, а волосы выстелили изголовье могилы.
- Солнышко, где же ты теперь? Я помню каждое слово, помню наш последний день, как я засыпала, а ты поклялся быть со мной долго-долго... Я только на минуточку закрыла глаза и проснулась счастливая, а тебя уже нет...
Слезы капали сами, заливали глянцевую перчатку, тугой карминовый бутон в зеленой оправе, бездушный камень с серебряными прожилками, наполняли лужицу солнечного света на краю плиты алмазным сиянием.
- Я не знаю, что говорить, и слышишь ли ты меня. И имеет ли значение, где я разговариваю с тобой, тут или в своей спальне... Но я так люблю тебя, что ты не можешь этого не чувствовать. Я бы все отдала, чтобы ты остался со мной, чтобы я успела рассказать тебе...
Она была безутешна и шептала ему о своей любви, а сердце Павла, вернувшегося с местной бабкой в оранжевой дорожной жилетке, готовой за умеренную плату прибирать могилку, колотилось где-то в висках, и слова застряли в горле.
- Встань, дочка, что ты! - запричитала сердобольная и слишком звонкая для кладбищенского покоя бабка и бесцеремонно полезла на огороженный участок.
Павел не успел удержать ее и почти с благоговейным ужасом увидел, как взъярилась потревоженная в одной из своих траурных вселенных Соня.
- Вон отсюда!
Старуха шарахнулась за границы ее владений, покачала головой, но не ушла, насмотревшаяся за все годы на разные проявления горя.
- Милый мой! - Соня придвинулась ближе к плите с выбитыми буквами и принялась гладить надписи, словно пыталась лучше рассмотреть рубленые буквы с его именем. - Когда мы встретимся, я буду твоей женой, как обещала. Меня похоронят вот тут, рядом с тобой, в подвенечном платье. Никаких больше костюмов, только в белом. Тебе же нравится белый цвет, правда? Ты заберешь меня в свой мир, или я заберу тебя в свой, и ничего больше не кончится. Никогда! Я была такая глупая, такая безответственная... Ты ведь простил меня? Я хочу верить, что ты простил и помнишь только хорошее, что у нас было. Господи, сколько же у нас было хорошего! Им никогда не понять... И я прощаю тебя, за то, что ты оставил меня одну. Я злилась, я проклинала этот день, но теперь я простила. Я хочу, чтобы ты знал, что осталась только моя любовь, и она всегда будет принадлежать тебе! - Она всхлипнула и вытерла лицо широким рукавом шубы. - Наша последняя ночь должна была быть не такой... Разве я бы отпустила тебя! Почему ты не разбудил меня, почему не забрал с собой?
Казалось, бабка пересчитывает бесчисленные розы на могиле, воробьи, устав метаться, дружно раскачиваются на ветке, солнце причудливо вплетает лучи в Сонины волосы, и все вокруг, делая вид, что заняты своими делами, ждут ответа на ее вопрос, заданный в никуда.
- Я столько всего не успела, - вдруг как-то очень по-бабьи заплакала она и обхватила голову руками. - Я ничего, совсем ничего не успела...
- Соня, поедем уже, а? - только и смог выдавить из себя Павел, не рискуя войти в ворота ограды. - Поедем, девочка! Холодно сидеть на камне.
- Когда-нибудь, в другой жизни... - тихо продолжила свой бесконечный монолог та, что не посмела появиться даже на похоронах своего возлюбленного, и вдруг повернула голову в сторону аллеи, словно удивилась, что не одна в этом мире, и опрометчиво поклялась: - Я всегда буду с тобой и только твоей!
Павел замер. Глаза, губы, волосы - это была знакомая Соня, единственная, любимая и снова живая, и донельзя несчастная в своих несбыточных мечтах. Пообещавшая одному из них себя в награду за преданность и терпение.
- Потому что ты лучший... - почти беззвучно закончили губы, но мужчина за оградой все равно услышал, или угадал.
Она обновила свои брачные обеты, произнесла последнюю клятву в глаза другому мужчине и, даже не поняв, что натворила, обессилела и умолкла. А Павел, сразу увидевший, что она оттаяла, и позабывший, что она охраняет "свою территорию", как притравленный на злоумышленников доберман, решительно шагнул к ней, нарушив границы ее царствования на этом смехотворно маленьком клочке неухоженной земли. На этот раз она не ощерилась диким зверем, вздохнула, помедлила, будто прощалась, подала ему руку и встала рядом, цепляясь за его локоть окоченевшими пальцами в перчатке.
- Как думаешь, он меня слышал?
- Конечно, слышал! - Павел не верил ни секунды в такую ерунду, как загробная жизнь и спиритические сеансы с вызовом мертвецов, и хотя устыдился того, что сам попросил шефа за Соню, как когда-то маленький нашептывал свои просьбы Деду Морозу перед наряженной елкой, предпочел солгать. - Он знает, что ты...
Произнести, что она любит Илью, он не смог, но Соня и не ждала от него такой душевной щедрости, сжала его рукав и потянула к машине. Прежде, чем усадить ее на место, он отряхнул сияющий на солнце мех от пыли и соринок, отвел с ее лица волосы, и Соня, покопавшись в карманах, протянула ему заколку. Как действуют эти хитроумные приспособления, он не имел представления и долго, но с удовольствием, возился с копной ее волос, прежде чем смог что-то навертеть и как-то закрепить у нее на затылке. Все это время она безучастно смотрела на неухоженные могилы вокруг, греясь в лучах прохладного весеннего солнца.
- Знаешь, они как будто выселили его сюда, вычеркнули из своей жизни. Я не понимаю... Не понимаю!
- Не надо тебе ничего такого понимать, - мрачно ответил он, возвращаясь к прежнему образу туповатого служаки. - Он уже в этой земле, и не о чем говорить.
- Нет уж, я скажу Леве, что это... свинство!
- Ну, скажешь, так скажешь! - заключил Павел и подтолкнул ее к открытой двери. - Замерзла же, как собака. Полезай, я печку включу.
Соня в последний раз посмотрела на буквы и даты на сером камне, и утренняя тень смерти промелькнула в ее темно-серых грозовых глазах. Павел обернулся вместе с ней и вернулся на могилу, чтобы поправить рассыпанные розы, а она ревниво следила за его четкими уверенными движениями, и под этим взглядом он снова почувствовал холодок и опасность и поторопился увезти ее с кладбища.
Комментариев нет:
Отправить комментарий