1997 - год потерь

Это было очень давно... иногда кажется - в другой жизни, не со мной.
Но стоит прочитать - и болит сердце, мое сердце, значит, все-таки это была я, в чем-то другая, наивная, упрямая, слепая и совершающая ошибки.
Это история про человека, который мне был дорог. И посвящена она человеку, которого я безумно любила.
Сейчас приоритеты поменялись, и я бы вернула первого и прошла бы мимо второго... Но тогда... тогда я совершала свои ошибки, и жалеть о них незачем. Нет неправильного выбора, есть множество дорог, и та, что ты выбрал - твоя.
С каждым годом я становлюсь все большим фаталистом и знаю, что все, что прожито мной - было неизбежно.
Но что-то смазывается, а что-то становится ярче и больнее.
Я не могла быть другой тогда, я прожила свою юность и свою молодость так, как прожила.
Но если бы меня вернули туда хотя бы на минуту, я хотела бы успеть сказать своему ушедшему другу, что он до сих пор мне дорог. И иначе не будет. Я забываю тех, с кем спала... Я не могу забыть о том, кто был предан мне каждую минуту нашей дружбы. Или не дружбы...
Я до сих пор плачу о нем...

Он был моей первой потерей. До этого я даже представить себе не могла, что значит лишиться друга. Особенно, если знаешь его уже целых 12 лет.
Его звали Сергей Васильевич. Ничем не примечательный, скромный человек, всего-то младший научный сотрудник. Уже в первые дни я, не признающая мнений и авторитетов, перешла на фамильярное "ты", хотя при посторонних так и звала его по имени-отчеству. Тогда мне еще не исполнилось и восемнадцати, а ему уже было целых тридцать пять. Он единственный, кто действительно поддержал меня в первые месяцы начала моей трудовой деятельности в университете.
С самого начала я подозревала, что он был ко мне неравнодушен. Хотя никогда за время нашего знакомства он не позволил себе ничего лишнего. "Возможна ли дружба между мужчиной и женщиной?" – задавала я коварный вопрос. "Конечно", - как можно более искренно отвечал он, но я знала, что это неправда. Когда же я реально утвердилась в мысли, что имею над ним некоторую власть, я бессовестно начала провоцировать его.
Мы проводили время в многочасовых разговорах буквально обо всем. Я приходила в маленькую комнатку на девятом этаже первого гуманитарного корпуса и говорила, говорила, говорила… "Понять можно любого, и человека, и женщину", - однажды опрометчиво изрек он, я демонстративно внесла эту фразу в свою записную книжку, и очень любила подтрунивать над ним. А он смущался и оправдывался, что вовсе не это имел в виду…
Он как никто умел слушать, а мне в то время необходим был слушатель. Позже я научилась слушать сама, к сожалению, уже не его, но благодаря его удивительному терпению и скромности. Он очень мало говорил о себе. За все эти годы я смогла узнать о нем ровно столько, сколько теперь я узнаю о других людях в первые десять минут общения.
Однажды он сказал мне: "Ты слишком умна! Мужчины таких не любят! Они не хотят, чтобы женщина была умнее, они любят красивых и глупых! Молчи, и ты удачно выйдешь замуж!" "Но ведь ты любишь меня!" – нахально заявила я, не вкладывая в эти слова их реального смысла. "Да, я признаю, что ты умнее меня. Но кто сказал, что мне это нравится?" Милый Сережка! Он всегда отзывался о себе слишком пренебрежительно.
Но я не могла молчать, я самоутверждалась и проверяла на нем все новомодные теории. Культура, психология, воспитание детей, взаимоотношения полов… Да мало ли было у нас тем для моего неуемного монолога. Он всегда слушал меня внимательно и улыбался. "Чего ты улыбаешься?" – агрессивно спрашивала я, ожидая услышать справедливую критику в свой адрес (а надо сказать, что критику я и сейчас выношу с большим трудом). Бесполезно. Он был самым моим преданным слушателем и поклонником. Единственное, что он позволял себя, да и то изредка, это слегка скорректировать мою непримиримую борьбу за справедливость. Иногда, к моему удивлению, ему это даже удавалось.
Он знал обо мне буквально все. С моей стороны было нечестно рассказывать ему о моих тайных страхах и надеждах, о метаниях и обидах. Но мне требовалось мнение мужчины, его объективная оценка меня, как существа противоположного пола. И в этом стремлении я переходила всякие границы. Как он терпел меня, я даже не знаю! И лишь однажды за все (!) годы он позволил себе что-то вроде обиды. "Ты меня за мужчину не считаешь! – сказал он. – Я что-то вроде твоей подруги!" "Ну, да!" – бестактно согласилась я, хотя знала, что он-то видит во мне не просто друга.
И в следующий раз он решил доказать мне, что я всего лишь слабая женщина, и если он захочет… Я несла какую-то облегченную чушь о своей раскомплексованности (тогда я только догадывалась о том, что происходит между мужчиной и женщиной наедине) и о наших с ним платонических отношениях. А он внезапно подошел к двери и запер ее изнутри. Я удивилась, но все еще продолжала хорохориться, хотя внезапный выброс адреналина заставил мои щеки покрыться несвойственным им легким румянцем. Всегда робкий Сергей Васильевич подошел близко, слишком близко даже для наших панибратских отношений и, глядя мне прямо в глаза, с недоброй усмешкой сказал: "Ну, вот. Теперь дверь заперта. Ты добилась, чего хотела. И что же ты будешь делать, если я поцелую тебя?" В тот момент мне хотелось провалиться сквозь землю. Я не была готова к такому повороту событий. Конечно, он не стал бы насильником, но в его глазах было такое неукротимое желание, что я вместе с моей сомнительной феминистской решительностью готова была сдать позиции без боя. "Я буду кричать!" – тихо прошептала я, заливаясь пунцовым румянцем и боясь поднять на него глаза. "Ну и что?" – он взял меня за плечи и потянул к себе. Выход был только один, и мой лихорадочно работающий мозг все-таки нашел его. "А я ничего не чувствую к тебе! – вызывающе сказала я. - Ты не интересуешь меня как мужчина, так что можешь делать, что хочешь, мне все равно". Это была неправда. Наверное, в тот момент я хотела, чтобы он сделал это. Так было бы справедливо. Я должна была подарить ему этот поцелуй. Но в последний момент я струсила. Не знаю, поверил ли Серж моим словам или моим глазам, но он отпустил меня и отпер дверь. Я была свободна. А он был мужчиной. Мужчиной, который умеет держать себя в руках.
О моем первом любовнике он узнал раньше всех подруг, и ни разу больше не дал мне понять, что моя откровенность его задевает. Следующим крупным событием стало мое заявление об уходе, а потом – замужество. Я менялась на глазах, и только он продолжал быть прежним Сережкой, к которому я приходила поплакаться или поделиться радостью.
Потом жизнь развела нас. У меня родился сын, я все реже появлялась на филфаке, все реже звонила. Но я знала, что если мне понадобится помощь, он, быть может, единственный, кто примчится безоговорочно и в тот же час. Мысль эта, приходящая с годами не слишком часто, согревала меня в трудную минуту. И вот такая минута наступила. Я готовилась к разводу, и весь мир был против меня. И тогда я набрала номер, по которому меня всегда готовы были выслушать. Он выслушал, он был удивлен, даже изумлен. Но... "Что бы ни случилось, детка, права ты или нет, я всегда на твоей стороне, я всегда готов помочь тебе, ты же знаешь!" Я и не сомневалась, я была без меры благодарна ему за эти слова. Ради них я и звонила. А он уже тогда знал, что не сможет ничем помочь мне. Никогда и ничем.
Чертова эгоистка! Он, как обычно, так и не рассказал мне, как живет, что делает. У него всегда и все было в порядке. В следующий раз я позвонила только через полгода, чтобы поздравить его с сорокасемилетием, и даже позже на несколько дней. Это был конец марта, и я не слишком удивилась, когда его жена сказала мне, что он болен и подойти не может. "Хорошо, - оптимистически свернула разговор я, - пусть он позвонит мне, когда выздоровеет". В конце марта в Москве все еще свирепствовал грипп, и я честно ждала его звонка… До марта следующего года…

Ты наверняка помнишь тот день, когда я попросила тебя позвать его к телефону. Я еще ничего не знала, но мое сердце чувствовало уже несколько месяцев. Я так нервничала, что у меня тряслись руки, пока я набирала знакомые семь цифр. Ты попросил к телефону Сергея Васильевича, а я с ужасом смотрела тебе в лицо, и мне уже не требовались никакие объяснения. Ты извинился и молча повесил трубку. А я не хотела, не хотела слышать, что он умер. Прости меня, с моей стороны было нечестно заставить тебя пережить смерть незнакомого человека. Но я так боялась услышать это сама. Хотя мне, конечно же, не стало легче. Я опять струсила, теперь уже в последний раз. Я не смогла услышать ни того, что он меня любит, ни того, что его больше нет. И я никогда не прощу себе этого. Никогда.
Я так и не успела сказать ему, что наша дружба значила для меня…
А он простил меня, я знаю, что простил, и от этого мне еще тяжелей. Он всегда оставался загадкой. Ничем не примечательный, скромный человек, всего-то младший научный сотрудник…
Но он научил меня жить.
И теперь я тороплюсь рассказать тебе, как ты дорог мне. И как я боюсь потерять тебя…