Кадима, Кошка!

Знаете в чем уникальность дружбы двух совершенно разных людей, смотрящих в одну сторону?
В точности формулировок, до поры недоступной пониманию другого. До поры.
Мы разворачиваем картину мира одну и ту же, но смотрим на нее с разных ракурсов, и умение донести свое видение до друга, чтобы он попытался увидеть то, что видишь ты, - это высший пилотаж.

А еще высший пилотаж - захотеть увидеть, оторваться от своей подзорной трубы, ограничившей мир узким коридором направления зрения, и посмотреть широко и бесстрашно.
Не всегда нравится? Да. Не всегда понятно? Есть такое дело. Не всегда хочется выбираться из своих рамок?
- Оторви свою задницу от дивана, хватит рефлексировать, подойди сюда и посмотри. Разве ты не видишь, умная глупая Кошка?..
И что-то такое проясняется, проступает...
Я могу остаться при своем мнении, я могу сердиться и спорить, но моя картина мира уже изменилась, потому что я услышала и впустила твое мнение в свое подсознание. Я доверяю твоей картине мира, и, накладывая трафареты нашего опыта и знаний друг на друга, мы обретаем новые черты в привычном.

Вообще, умение увидеть жизнь с непривычной стороны - это дар. Он завораживает не меньше, чем искусство.
Казалось бы - софистика: "Все спорят, что было раньше, курица или яйцо! Динозавры!" - но мир вдруг повернулся другой гранью. Интересно же! Куры мельчают, споры мельчают... Динозавры!

Иногда важное говорится просто обыденно, в потоке рассказа о ежедневном... А я изумляюсь и впитываю... И расту.
Спасибо тебе, дружище, что учишь меня видеть!
"Все еще только начинается, Кошка. Кадима! Ясно?!" (с)

О сильньх мужчинах

Сильными мужчинами не становятся - ими рождаются. Сила - внутренний стержень, порой спрятанный за дипломатичностью и внешней интеллигентностью, умением вовремя отступить, чтобы получить желаемое завтра, но в любом случае - получить.

Старость не делает сильных мужчин слабыми. Увядание внешнее никогда не сломает дух сильного, она лишь заострит какие-то черты или сгладит какие-то углы, поменяет внешний рельеф, придаст четкость рельефу внутреннему.
Если в старости человек ослабел духом - посмотрите внимательнее. Может быть то, что вы считали силой, было лишь амбициями, пылью в глаза, обронзовением внешним, скрывающим внутреннюю пустоту и мягкотелость.
Вызов миру и нахрапистость в достижении целей, пойманный за хвост успех и купленные достижениями женщины иногда говорят лишь о трусости быть незамеченным и самоутверждении слабого среди слабых, о неумении принять себя настоящим и ложных идеалах, а не о мужественности и глубине. Как дворовая шавка кидается на прохожих, заливаясь отчаянным лаем. Остановитесь и посмотрите ей в глаза, и вы сразу увидите истерику неудачника и поджатый хвост. Тявкают только пустобрехи, мастифы убивают молча.
Сильные в старости не ломаются, они матереют. Промахнувшийся Акелла - все равно вожак стаи. Мертвый волк остается волком. Шакал, возглавивший стаю прихвостней, все равно шакал и умрет, поедая падаль.
Иногда всего этого хочется не видеть... Но приходится.
Время взрослеть.

В преддверии юбилея

Неделя прозрений и стремительного взросления - и я уже даже перестала удивляться себе. Все всегда дается вовремя, даже подарки от судьбы ко дню рождения. Не всегда подарок - это приобретение, иногда - это потеря. Заберите от меня то, что мне не нужно: пройденные мечты, прожитые ситуации, зависшие нереализуемые проекты. Освободите меня - и я буду благодарна. Или дайте мне силы - и я буду благодарна и распоряжусь ими сама с максимальной пользой.
Услышали, поняли правильно, посодействовали. Надеюсь, не подвела. С чувством отправляю наверх свое искреннее "спасибо".

Как ни странно, даже дружба подверглась испытанию. И если друг этого не заметил - снова мое "спасибо" наверх. И безмерная благодарность ему, что он так мудро и с такой неподдельной любовью (слово, разрешенное у нас только в моем исполнении), показал мне, что я нужна сама по себе, а не как носитель идей дружбы и, тем более, творитель поступков, которые со стороны смотрятся... мягко говоря экстравагантно.
Это же надо, чтобы письма значили так много в мире мгновенных сообщений ни о чем, пустой болтовни в чатах, деловых звонков, формальных демонстраций в социальных сетях... Письма о внутреннем мире. О взгляде из внутреннего мира. Кому он нужен, мой внутренний мир? Зачем он другому человеку?
А вот же, нужен, и счет листков давно уже идет на сотни.
И совершенно без напряга я повторяю одно и то же, но все сотни раз разными словами, и мне не надоедает повторять, как я люблю, ценю, как благодарна... А на том конце мира, кажется, все еще готовы слушать...
Сворачиваюсь кошкой на коленях и мурлычу: ты лучший, ты замечательный... И все время прислушиваюсь к себе. Нет фальши. И он слышит - нет фальши.
Пиши, Кошка, пиши! Люби, Кошка, люби! Есть достойные искренности люди. Тебе повезло, Кошка, мало кому так везет по жизни, как тебе. Цени, Кошка, цени! Помни, что мир хрупок, жизнь обрывается там и тогда, когда не ждешь. Помни о тех, кто тебя любит, сейчас, не завтра, не тогда, когда они уйдут. И не думай, что они скажут о тебе, когда уйдешь ты. Живи так, чтобы они промолчали и оставили тебя для себя.

Подумалось о памятниках. Недавно гуляла по Востряковскому, читала имена, надписи, смотрела на фотографии. Нет, не надо мне могилки и эпитафии на ней. Не хочу формального "любим, помним, скорбим".
Если и хочется эпитафии, то не такой. В стиле нашей переписки, неформальной, как умеет мой далекий друг.
С другой стороны, где ее высекать, ежели я от могил и фараоновых пирамид отказалась заранее? Можно, конечно, попросить Маринку продекламировать что-нибудь из гениально-язвительного друга над обрывом в Натании и интенсивно потрясти урной с моим прахом, но у нее не получится пафосно, позорно смажет всю картину причитаниями "на кого ж ты нас оставила"... Да и никто, кроме отдыхающих из бывшего СССР, которые станут материться про испачканное море и испортят торжественность момента, цитаты не услышит, не оценит витиеватость образа почившей Кошки.
Придется придумывать что-то компромиссное, но тоже неформальное.
И дожить до своих 120 без малого, чтобы убедиться в недавних выводах самостоятельно.
Впрочем, как пойдет.

Нецензурная воскресная сказочка на ночь для больших мальчиков и девочек

Нежная Фея, оставившая трусливого Дракона раз и навсегда, под его тяжелым взглядом выпорхнула из мрачной пещеры и, наслаждаясь обретенной свободой, оживляя своим волшебством даже бездушные камни и заставляя даже бревна вставать, с прощальной улыбкой обернулась на все еще вожделеющего упрямого Дракона. И тут услышала из поленницы придушенный сладострастный шепот крохотного гнилого сучка:
- Был бы я хуем, я бы тебя трахнул, но после дракона брезгую!
- Что это было? - вслух изумилась фея, потому что была умна, блестяще воспитана и никогда не опускалась до панибратства с дровами.
В нашей реальности ей следовало бы с разворота сказать: «Да ты стань хотя бы хуем, сучок!» и включить лежащую у входа в пещеру любимую бензопилу Дракона.
Но она беспечно пожала плечами и продолжила свой легкий путь, унося свое волшебство в будущее и отлучив от себя прошлое, которое в муках расставания корчилось позади. А брошенный Дракон и незамеченный сучок остались в недоумении и взаимной ненависти смотреть друг на друга.
Фея спешила в озаренное надеждой будущее и даже не услышала, как бесновался матом обретший дар речи старый Дракон, как взвизгнула бензопила, как запахло паленым деревом и пещера навсегда погрузилась в зловещую тишину.
Потому что в жизни выживает сильнейший, а в сказках - только достойный.
Маленькая нежная Фея, щедро дарящая любовь и желание жить, была достойна своего счастья. А эти два жалких хуя...
Да Бог с ними, с аллегориями! Спать пора!

Скажите ему

Кажется, я ухожу.
Вернее, я ухожу, но мне иногда кажется, что может случиться чудо, и я останусь. А с таким ощущением уходить трудно, я привыкла верить своей интуции. До конца я не уйду никогда, потому что воспоминания для меня - это почти такая же реальность, как существование или мечты. Но здесь и сейчас я ухожу. И если он солжет себе, что на то была моя воля, мой выбор, мой отказ от "аскетизма" - пусть эта ложь останется на его совести. Мы оба знаем правду.

Скажите ему кто-нибудь о том, что я ухожу. Я не могу сама. Глупо позвонить туда, где на столе две недели лежит мое письмо со словами "я никогда тебя не брошу" и "выброси сразу это письмо" будто на потеху приходящим шлюхам, и сказать: "и все-таки я ухожу, не звони мне больше". Такой жест похож на сценку из пошлого анекдота о протестующей жене, это не мой формат, я не жена, спасибо тебе Господи, и дешевых демонстраций не устраиваю даже перед зеркалом.
Скажите ему кто-нибудь, что я ухожу, чтобы вдруг он случайно не вспомнил, что я ему что-то пообещала насчет книги, или добавить текст в Википедию, или любить до конца жизни, или минет от бессонницы, что в общем-то совершенно равнозначно для того, кто считает, что его любят все. Если и есть что-то, в чем он в свои почти семьдесят пять не разбирается, так это всего лишь в людях и их чувствах. Но это такая несущественная мелочь...
Я не хочу, чтобы он звонил. Никогда больше. Ни через секретаршу, ни через шофера. Никаких писем "из приемной", никаких трезвых дозвонов "я хочу тебя видеть, приезжай" и пьяных "я хочу тебя выебать, приезжай".
Я не хочу его слышать и не хочу его видеть. Я не хочу до него дотрагиваться и не хочу о нем разговаривать.
Я хочу его помнить, и даже если не буду хотеть - ничего не выйдет. Так что помнить я хочу, с собой я честна.
Я хочу оставить его себе в воспоминаниях. И первую встречу в марте, и вторую в апреле, и первый секс в мае, и как ждала звонка семь недель с июня по август, как мчалась за полторы тысячи верст в сентябре, как верила в октябре, как обижалась и наслаждалась в ноябре, как расставалась до января, и как было горько в феврале, как вернулась в марте, и ждала в апреле, и недоумевала в мае, и то, как умирала в июне, и тогде же изменила судьбу, и была королевой, впервые была королевой по-настоящему, и ледяной июль с уверенностью, что это конец, с обещаниями себе и другу, что больше никогда... И то, как целомудренно обнимала в августе, как надеялась в сентябре и прожила лучшие часы своей жизни и худшие часы своей жизни, как сопереживала и не смела сказать, потому что сильный, потому что неоткуда взяться жалости, только желание подставить плечо и молча идти рядом. И никогда не забуду недавнюю пьяную ночь, последнюю, лучшую за все годы жизни, о которой и мечтать не могла...
А потом написала письмо...
Каждое слово - как капля крови. Как последний миг перед смертью. Дрожание тонкой перетянутой нити перед тем, как порваться.
И в тот момент, как оно легло на его стол - оно стало историей. Он не смог его прочитать.
"Мне тебя уже не надо..." Даже и добавить нечего, за меня уже все сказано и спето. На каждом жизненном этапе меня сопровождают чужие песни. Эту мне дали очень вовремя. "Мне тебя уже не надо, милый, и не оттого..."
Скажите ему, что я ушла, не ухожу. Или это он пошел дальше, а я осталась на пороге последнего утра, я не вступила в него, не писала письма со словами...
Перечитала... не вижу слов... только чувства россыпью букв... мокрые строчки... Ни одной ноты фальши, все - правда. И все - итог.
Я ушла. Я любила. Я не верю в чудо.
Скажите ему. Он ведь этого ждал, чтобы бросить мне вслед, что я такая же шлюха, как и все.
Я даже хуже, чем все. Я шлюха, которая любила и забрала свою любовь. Нет худшего предательства, если на столе лежит письмо, где все иначе.
Где все могло бы быть иначе, если бы мужчина был мужчиной и нашел в себе силы сказать: "ты не нужна мне, мы оставим все, как есть". Если бы смог быть честным хотя бы раз там, где ему не лгали ни разу. Если бы не оставил меня про запас на случай, когда другие шлюхи будут заняты или он уже будет не настолько востребован. Ближе к восьмидесяти? Или уже на девятом десятке?
Я не отказываюсь от своих слов, но я отказываюсь от листка бумаги на его столе. От предназначенной мне роли. От долгих лет ожидания без надежды. От насмешки над тремя десятками строк без подписи.
Скажите ему, что он старый дурак. И пусть Господь даст ему все, что я попросила для него у Стены Плача. Все, кроме меня.
Пусть живет счастливо. Потому что мне важно, чтобы мы оставались на одной планете. Все еще важно. Всегда будет важно. Я его любила.

Природный дар

Мне говорят: «ты можешь, у тебя природный дар!» И мне бы порадоваться за себя и чуточку задрать нос: да, я могу, и дар есть, и желание есть, и опыт есть, и подкреплен дар мозгами, и умением слушать, и потребностью расти! Но я не радуюсь, я начинаю злиться, потому что это мое даровитое «можешь» противопоставлено чужому бесперспективному «а я так не могу».

Да, людям легко рассказать мне то, что хранится в душе годами. Но в чистом ли виде это заслуга «дара»? Не каждый ли из нас может услышать другого, если захочет слушать?
Сколько моих подруг жалуются, что мужья им ничего не рассказывают и отдалились. А по сути — они ничего и не спрашивают, они не интересуются живо и с участием тем, что человек несет в себе. Им нет дела до его детских рисунков, до юношеских обид, до нынешних ощущений. Ты не спрашиваешь — человек молчит. Ты каменный и равнодушный — и человек не пойдет рассказывать тебе свои печали, ибо ты — не Стена Плача с записками, ты тот, кто должен быть теплым и родным, а на деле — холоднее камня.
Я интересуюсь людьми. Так было всегда. Нет в этом интересе ни шкурной выгоды, ни надменности дипломированного психоаналитика, ни праздного желания собрать сплетни. Я несу в себе множество тайн и переживаний моих невольных «пациентов» вынужденно, но, по сути, они не обременяют меня.
Я просто интересуюсь людьми.
Любой может попробовать — и почти любой может увидеть результат.
Суть — не в заданных вопросах, не в постановке задачи, не в благих намерениях. Суть — в искренности и сопереживании.
Конечно, со счастливыми людьми совсем просто, им не требуется сопереживать, они делятся глубинным вольно или невольно, они отдают свое счастье миру щедро и не задумываясь о последствиях.
«Работать» приходится с несчастными, неуверенными, потерявшими путь или надежду. И вот тут включается эгоизм собеседника, который формулируется «я не хочу быть жилеткой, я не хочу вешать на себя чужие проблемы, у меня и своих…»
Воздвигаем свою стену возле чужой уже воздвигнутой стены. И вот нас отгораживает друг от друга уже двойная стена непонимания и нежелания понимать. Тюрьма наших отношений.
Природный дар любить того, с кем тебя свела жизнь, есть у каждого. Я не говорю о своем даре выслушивать признания совершенно чужих людей, с которыми жизнь сталкивает меня на 15 минут: врачей, банковских служащих, охранников, попутчиков в аэропорту.
Да, сейчас я стараюсь закрываться от многих случайных сеансов психотерапии, потому что все время решаю кроссворды собственных переживаний и преодолеваю препятствия для собственного роста. Но это не относится к моим близких, к тем, с кем жизнь свела меня ближе обычного.
Может, поэтому я до сих пор приобретаю друзей?
Может, я, и правда, при всей моей внешней жесткости высказываний, все равно люблю людей больше многих, часами говорящих об этой любви? Может, я больше прощаю слабостей им и меньше — себе в отношениях с ними?
Я не знаю, как учить любить… Я вообще не очень люблю учить, не очень уважаю давать советы и не слушаю чужих советов. Я открываюсь, не боясь, что меня ударят, оскорбят, предадут и опорочат. Наверное, в этом секрет их искренности со мной. Я настолько «толстокожа» к мнению окружающих, к сплетням и интригам, что не боюсь обнажиться и открыть душу, ожидая в ответ максимальной искренности, на которую человек способен. Не такой же, как у меня, но максимально возможной для него здесь и сейчас. Как правило — она больше того, что он выдает во внешний мир привычно или даже изредка в порыве чувств.
Полагаю, каждому нужно участие и любящие глаза, и слышащие уши, и искренняя душа близкого. Не разбор полетов у психоаналитика, а поддержка того, кому доверяешь больше, чем дипломированной кушетке за деньги, даже если денег у тебя больше, чем ты можешь потратить за жизнь.
Но наши близкие, благодаря нашей черствости, выдают без задержки в жизнь отрицательные эмоции и никак не могут вытащить из запасников положительные. Каждый день они проживают раздражение, зависть, злость, ненависть, чувство мести и пожелания чумы «на оба наших дома». И безумно редко любовь, самоотверженность, верность, преданность, искренность, умение радоваться за другого…
Психологи говорят, что человек должен прожить любые чувства до конца. Но кто ненавидит — разве перестает ненавидеть, укрепляя каждый день в себе стену недоверия, мстительности, ярости и проклятий?
Мы застреваем в отрицательных эмоциях, о которых легко и страстно говорим друг другу, на годы, на жизни.
Мы тысячами нюансов кричим о желании выбраться из этой сточной ямы, мы просим тепла и любви глазами, оговорками, подавленными порывами. И никто из слушающих, но не слышащих нас не заглядывает глубже, в суть недосказанного. Нашим близким неудобно узнать, что нам нужна помощь, поддержка, просто рука, сжавшая на миг нашу руку. Ведь услышав раз, ты уже не сможешь пройти мимо, к своим сиюминутным собственным заботам. Поэтому проще не слышать… Не любить… Не сопереживать…
У каждого есть природный дар быть человеком хотя бы для одного, доверившегося и ранимого, любящего и ждущего поддержки.
Но люди придумали деньги и создали институты дипломированные мозговедов — и так проще, видимо, и больным и здоровым. Не быть людьми.