Скажите ему

Кажется, я ухожу.
Вернее, я ухожу, но мне иногда кажется, что может случиться чудо, и я останусь. А с таким ощущением уходить трудно, я привыкла верить своей интуции. До конца я не уйду никогда, потому что воспоминания для меня - это почти такая же реальность, как существование или мечты. Но здесь и сейчас я ухожу. И если он солжет себе, что на то была моя воля, мой выбор, мой отказ от "аскетизма" - пусть эта ложь останется на его совести. Мы оба знаем правду.

Скажите ему кто-нибудь о том, что я ухожу. Я не могу сама. Глупо позвонить туда, где на столе две недели лежит мое письмо со словами "я никогда тебя не брошу" и "выброси сразу это письмо" будто на потеху приходящим шлюхам, и сказать: "и все-таки я ухожу, не звони мне больше". Такой жест похож на сценку из пошлого анекдота о протестующей жене, это не мой формат, я не жена, спасибо тебе Господи, и дешевых демонстраций не устраиваю даже перед зеркалом.
Скажите ему кто-нибудь, что я ухожу, чтобы вдруг он случайно не вспомнил, что я ему что-то пообещала насчет книги, или добавить текст в Википедию, или любить до конца жизни, или минет от бессонницы, что в общем-то совершенно равнозначно для того, кто считает, что его любят все. Если и есть что-то, в чем он в свои почти семьдесят пять не разбирается, так это всего лишь в людях и их чувствах. Но это такая несущественная мелочь...
Я не хочу, чтобы он звонил. Никогда больше. Ни через секретаршу, ни через шофера. Никаких писем "из приемной", никаких трезвых дозвонов "я хочу тебя видеть, приезжай" и пьяных "я хочу тебя выебать, приезжай".
Я не хочу его слышать и не хочу его видеть. Я не хочу до него дотрагиваться и не хочу о нем разговаривать.
Я хочу его помнить, и даже если не буду хотеть - ничего не выйдет. Так что помнить я хочу, с собой я честна.
Я хочу оставить его себе в воспоминаниях. И первую встречу в марте, и вторую в апреле, и первый секс в мае, и как ждала звонка семь недель с июня по август, как мчалась за полторы тысячи верст в сентябре, как верила в октябре, как обижалась и наслаждалась в ноябре, как расставалась до января, и как было горько в феврале, как вернулась в марте, и ждала в апреле, и недоумевала в мае, и то, как умирала в июне, и тогде же изменила судьбу, и была королевой, впервые была королевой по-настоящему, и ледяной июль с уверенностью, что это конец, с обещаниями себе и другу, что больше никогда... И то, как целомудренно обнимала в августе, как надеялась в сентябре и прожила лучшие часы своей жизни и худшие часы своей жизни, как сопереживала и не смела сказать, потому что сильный, потому что неоткуда взяться жалости, только желание подставить плечо и молча идти рядом. И никогда не забуду недавнюю пьяную ночь, последнюю, лучшую за все годы жизни, о которой и мечтать не могла...
А потом написала письмо...
Каждое слово - как капля крови. Как последний миг перед смертью. Дрожание тонкой перетянутой нити перед тем, как порваться.
И в тот момент, как оно легло на его стол - оно стало историей. Он не смог его прочитать.
"Мне тебя уже не надо..." Даже и добавить нечего, за меня уже все сказано и спето. На каждом жизненном этапе меня сопровождают чужие песни. Эту мне дали очень вовремя. "Мне тебя уже не надо, милый, и не оттого..."
Скажите ему, что я ушла, не ухожу. Или это он пошел дальше, а я осталась на пороге последнего утра, я не вступила в него, не писала письма со словами...
Перечитала... не вижу слов... только чувства россыпью букв... мокрые строчки... Ни одной ноты фальши, все - правда. И все - итог.
Я ушла. Я любила. Я не верю в чудо.
Скажите ему. Он ведь этого ждал, чтобы бросить мне вслед, что я такая же шлюха, как и все.
Я даже хуже, чем все. Я шлюха, которая любила и забрала свою любовь. Нет худшего предательства, если на столе лежит письмо, где все иначе.
Где все могло бы быть иначе, если бы мужчина был мужчиной и нашел в себе силы сказать: "ты не нужна мне, мы оставим все, как есть". Если бы смог быть честным хотя бы раз там, где ему не лгали ни разу. Если бы не оставил меня про запас на случай, когда другие шлюхи будут заняты или он уже будет не настолько востребован. Ближе к восьмидесяти? Или уже на девятом десятке?
Я не отказываюсь от своих слов, но я отказываюсь от листка бумаги на его столе. От предназначенной мне роли. От долгих лет ожидания без надежды. От насмешки над тремя десятками строк без подписи.
Скажите ему, что он старый дурак. И пусть Господь даст ему все, что я попросила для него у Стены Плача. Все, кроме меня.
Пусть живет счастливо. Потому что мне важно, чтобы мы оставались на одной планете. Все еще важно. Всегда будет важно. Я его любила.