Актуальные вопросы

В моем персональном словаре вопрос «почему?» относится к области чувств и отношений, а вопрос «зачем?» — к логике и действию.

Что это? Слишком глубокое погружение в методику использования основного инструмента литератора или «во всем мне хочется дойти до самой сути»?



Я не задаю людям интимный психологический вопрос «почему?» в суете повседневности. Ответ на него требует долгой остановки в пути и потребности подумать о вечности и себе в вечности. Я задаю его только в ситуациях, когда близкие просят помощи в своих душевных исканиях. Отвечать на этот вопрос трудно, иногда больно, иногда страшно. Фактически одним этим вопросом можно дойти до такой глубины чужого мира, куда бы мне не хотелось соваться вовсе. Поэтому я, нагнетая интенсивность размышлений собеседника этим заживо сдирающим кожу «почему?», всегда стараюсь остановиться над пропастью его мироздания, куда мне нельзя, а ему — дорога к пониманию себя.

Но я постоянно, каждый день задаю его себе, отвечаю на него, проходя очередной этап развития и с выводами иду дальше и живу до нового вопроса.

Людей должен ставить в тупик именно вопрос «почему?», но его они игнорируют и, как взбесившиеся псы, кидаются на формальный вопрос «зачем?» Уж такой он неудобный, уж такой отбивающий инициативу…

Если есть инициатива, если человек горит желанием, рвется к действию, его не то, что вопросом, его кувалдой не остановишь. Истерика по этому вопросу говорит лишь о том, что человек ищет отмазку, чтобы не делать озвученное. И спрошенное «зачем?» запускает механизмы отказа от действия, потому что действие не продумано, не желанно, не рационально и еще миллион «не». А раздражение — это сорванная лицемерная маска.

Для меня «зачем?» — это детский вопрос, это любопытство, стремление к новому, к неожиданному ракурсу, которого я сама лишена в силу особенностей психики, недостаточности образования, непрофессионализма в конкретной области, да чего угодно.

Вопрос «зачем?» я задаю людям достаточно регулярно без всякого подвоха, потому что пытаюсь понять логику их действий, порой для меня не очевидную. Так я накапливаю знание о взаимосвязях во внешнем мире в той его части, которая мне не знакома.

Для меня вопрос «зачем?» никогда ничего не убивает, он просвещает, выстраивает, он дает основания для формирования стратегий и отшлифовки тактик.

Человек должен уметь вслух отвечать на вопрос «зачем?» и размышлять над вопросом «почему?».

«Зачем?» бывает полезно задавать себе вслух и в одиночестве, без свидетелей, и отвечать себе вслух, ибо проговаривание последовательности действий иногда приводит к совершенно неожиданным открытиям, отлову ошибок, смене курса, всему, что делает человека думающим и действующим.

А вот принуждение к ответу на вопрос «почему?» или манипулирование разговором, чтобы докопаться до этого самого «почему?» — это изнасилование души, вмешательство во внутренний мир.

Впрочем, я люблю оба эти вопроса и позволяю себе роскошь отвечать и на тот, и на другой в присутствии людей. А вот мои подчас шокирующие ответы или выводы, которые делает собеседник для себя, остаются на его совести.

И неплохо бы детям преподать урок правильных вопросов. «Почемучки» чаще всего спрашивают о том, что видят. В этом они «зачемки». Настоящими «почемучками» их еще надо научить быть.

Впрочем, немногие взрослые знают разницу между «надеть» и «одеть». Что уж говорить о смыслах и действиях, о размышлениях и понимании друг друга.

«Почему?» — и начинаем сладострастно копаться в чужой душе.

«Зачем?» — и кричим о выхолащивании творческого порыва, о несанкционированном вмешательстве в личную жизнь.

Зачем мы это делаем и почему?

Актуальные вопросы

Апрельское, прожитое

Почему-то вспомнилось именно сегодня. Почему-то подумалось, что вспомнилось не только мне.



- Насколько я помню, он неплохо образован. Тебе будет, о чем с ним разговаривать.

Он смотрел внимательно, как всегда, когда речь шла о личном, показывая взглядом куда больше, чем словами.

- Будет, — согласилась я и заставила себя улыбнуться с той внутренней болью, которую все принимают за одобрение сказанного.

Люди приходят ко мне поговорить. За свою жизнь я выслушала столько историй, узнала столько тайн, отказалась от стольких отношений. Многим есть, о чем говорить со мной. Важно, на сколько хватит меня, чтобы говорить с любым из них.

- Будь счастлива, — пожелал он и отвел глаза.

«А вот этого я обещать не могу», — я продолжала смотреть на человека, который отказывался от меня ради мифического счастья, которого отныне не будет ни у меня, ни у него. На единственного человека, с кем я никогда не уставала говорить, кого я слушала, затаив дыхание. Единственного, с кем я могла молчать. И в этом молчании быть счастливой.

Апрельское, прожитое

Импровизации на дорогах судьбы

Три недели назад, ровно на середине трассы, пролегающей между Москвой и Уфой, я заказала номер в мотеле. Обычный одноместный номер, даже без удобств, с единственной целью — спать не под прикрытием грузовиков, а в постели. Обычно эту дорогу в 1357 км я прохожу на одном дыхании, а тут вот подумалось, что нет смысла упираться и можно разок выдохнуть, а утром опять вдохнуть.



Собственно, благодаря подмосковным пробкам, ремонту дороги под Петушками и дурацкому одностороннему мосту во Владимирской области (если я ничего не путаю в географии), который уже много лет тормозит мой путь туда и обратно, я оказалась за 700 км от столицы только в девять вечера. Вывеска мотеля была хорошо видна с трассы, но вход оказался неочевидным. Я зашла в магазин под вывеской мотеля и, прервав телефонный монолог продавщицы на неизвестном мне языке, получила направление сквозь подсобку на ресепшн мотеля. Длинный коридор, угловая стойка, вход в кафе. Все чистенько и ухожено. Посетитель передо мной долго общался с администратором, что-то выяснял, уточнял, заполнял, снова выяснял. К счастью, после долгой дороги у меня не было ни сил, ни желания впускать в свой мозг этот диалог. Я спокойно ждала у стойки без признаков нетерпения и отвлеклась лишь на то, что администратор повела его к двери, выходящей во внутренний двор с маленькой стоянкой, где показала будущему жильцу место для его джипа. Я вышла во дворик следом, прикинула, куда мне ставить мою ласточку, и вернулась к стойке.

Наконец, мужчина ушел парковаться, а я осталась тет-а-тет с чуть настороженной, но подчеркнуто любезной женщиной моложе меня лет на 10.

- Вы заказывали у нас номер?

- Да, одноместный, на фамилию… Нужен паспорт?

- Вы у нас уже были раньше?

Я удивилась вопросу, доставая паспорт.

- Нет. Я в первый раз.

- Ваше лицо мне знакомо.

Вот уж нет. Мое лицо никогда никому не знакомо. Ничем не примечательное среднестатическое лицо женщины, давно прошедшей «земную жизнь до половины», да еще после утомительной дороги. Мне было даже лень его держать, но от ее слов я слегка напряглась. У меня есть знакомые, которых «узнают» даже в других странах, где те никогда не были. Такое лицо. Мое лицо узнают только те, с кем однажды мне пришлось заговорить. Уж не знаю, что в моей манере говорить, шутить, улыбаться или просто создавать нужный эмоциональный фон такого, что после первого раза меня запоминают на годы, но все охранники, банковские служащие, уборщицы, не говоря уже о тех, с кем приходится общаться целенаправленно, улыбаются мне со второго раза, как родной.

В этом мотеле я не была, даже не притормаживала у него ни разу. Так что мне было, от чего удивиться.

Администратор вносила мои паспортные данные в свою базу в компьютер, а я рассеянно рассматривала визитки на стойке.

- Стоянка во дворе? — спросила я, отвлекая ее от регистрации. — Там еще найдется место для моей машины?

- Да, конечно, — ответила та. — Я вам покажу.

Она оторвалась от монитора и повела меня в тот дворик, куда я уже выглядывала, обозначила два возможных места. Я, естественно, выбрала то, что ближе ко входу, ибо начинался дождик, и вернулась через магазин за машиной. Втискиваться на парковочное место пришлось, сложив зеркала, левым бортом к вольво, правым — к задрипанной девятке. Выходить — через пассажирскую дверь, чтобы не создавать проблем обоим соседям. Но с моими компактными размерами это не проблема.

- Вы точно у нас раньше не были? — спросила меня женщина за стойкой, внимательно глядя в глаза.

- Точно не была, — рассмеялась я, уже откровенно ожидая подвоха.

- А ведете себя так, как будто были.

Хм… Что в моем поведении навело ее на эту мысль? Голова работала быстро и, кажется начала догадываться.

- Нет, не была, уверяю вам.

- Ну мало ли… А вдруг вы с проверкой, — неожиданно сообщила администратор и испытующе глянула мне в глаза.

- Ревизор? — догадалась я.

- Да, уж очень вы уверены в себе, и кажется, что все знаете, но проверяете меня.

Это необычайно интересно — услышать такое о себе. Я ограничила круг общения до полутора десятков интересных мне людей, я вычистила записную книжку, ареал обитания, мысли, чувства от посторонних. Я живу совершенно замкнуто, не впуская в свою жизнь чужих, соприкасаясь на периферии своего мира лишь со вспомогательным обслуживающим персоналом: кассирами, операторами банков, продавцами. И никто из тех, кто задержался со мной, не скажет мне того, что скажет посторонний. Раньше я слышала подобные мнения, но раньше я была более открыта миру, а теперь я лишь сторонний наблюдатель, не участник.

«Вы устраиваетесь на работу так, как будто делаете это в сотый раз».

«Вы рассуждаете об этом так, как будто это дело вашей жизни».

«Вы ведете себя так, как будто тут уже были».

- Нет, я не ревизор!

Я откровенно забавлялась ситуацией, и казалось, женщина мне поверила. Вернула паспорт, рассказала, что кафе открывается в пять утра, дала ключ от номера.

- Номер на втором этаже? — спросила я.

- На втором, — подтвердила она. — Как войдете — первая дверь слева.

- Прекрасно, — порадовалась я, так как сумки и ноут неприятно оттягивали плечо. — И поскольку я все-таки у вас никогда раньше не была, хотя вам и кажется иное, я понятия не имею, где вход на второй этаж.

Она рассмеялась в ответ: «Приезжайте к нам еще!» и показала мне выход на лестницу.

Ночь прошла спокойно и сонно, и когда я в 9 утра спустилась в кафе, за стойкой была другая администратор. После удивительно негостеприимного завтрака, я вернулась в номер, собрала вещи, спустилась и положила ключ на стойку.

- Спасибо, все было прекрасно, я уезжаю.

Незнакомая администратор кивнула, и я занялась складыванием вещей в багажник.

- Вы забыли документы, — раздался голос за спиной, и администратор протянула мне распечатку с прикрепленным кассовым чеком.

- Зачем она мне? — не поняла я.

- Разве вы не заказывали для отчетности?

- Нет, мне не нужна отчетность.

- Странно, — сказала утренняя дама. — Она оставила это специально для вас.

- Ну, коли специально для меня. Давайте, брошу в машину.

Забравшись за руль, я долго смеялась. Ревизор, все-таки я — ревизор. Она решила перестраховаться, она не поверила. Уж слишком по-хозяйски строго я осматривала коридор, стоянку, порядок на стойке.

Ко всему в этом мире, что оказывается в поле моего внимания, я стала относиться по-хозяйски строго. С годами появившееся умение, порой совершенно неосознанное, «захватывать территорию», смотреть оценивающе, вести себя уверенно, держаться отстраненно — это внешняя часть меня.

Я словно бы прохожу этот квест раз за разом, не путаясь в коридорах, открывая нужные двери, создавая впечатление, к которому не стремлюсь. В этом нет сознательного завоевания, это лишь интуиция и память каких-то иных жизней, которая все больше и больше открывается, которая позволяет обходить грабли, знать, в чем подвох, выбирать нужную дорогу. И я благодарна таким вот «маячкам», как этот случайный администратор в мотеле на трассе, с их бесхитростной откровенностью сторонних впечатлений.

Впрочем, я отлично понимаю, что то, что прочитала во мне она, чаще всего держит случайных людей на расстоянии. Вот тут, возможно, я частично включаю сознание, потому что мне нравится эта дистанция с чужими. И даже прозрачная стена — с теми, кому не положено подходить слишком близко.

Только очень-очень близкие, которых можно пересчитать на пальцах одной руки, знают, что я осторожна, ранима и совершенно не уверена во внешнем мире, потому что он — лишь моя фантазия на дорогах судьбы очередной кошачьей жизни. А фантазии — слишком зыбки и непредсказуемы, чтобы всерьез подготовиться к тому, что ждет тебя за поворотом или на обочине. Моя жизнь — чистая импровизация на случайно всплывшую тему.

Импровизации на дорогах судьбы

Трудный ребенок почтенного возраста

Чувства не мешают объективности. Я долго думала над тем, почему я люблю без всяких «но», не злюсь на недостатки и никак не могу надеть эти самые розовые очки, в которых недостатков вовсе не видно.

Чувства не позволяют открыть рот внутреннему судье, который есть у всех.

Чтобы перестать осуждать других людей, мне надо включить голову, провести анализ ситуации и объяснить себе, почему хороший человек поступил в конкретной ситуации как законченная сволочь. Мне надо сдержать гнев, обиду, раздражение и еще много-много всего. Мне надо успокоиться и отпустить отрицательные эмоции.

С любимым проще. Нет отрицательных эмоций — нет всего, что заставляет осуждать прежде, чем понять.

Как ни странно, в человеке осуждение включается раньше всего остального. Не потому ли, что человек подобен Богу и носит в себе и добро и зло, сам себе судья и осужденный, преступник и жертва, творец и творение. Сделать над собой усилие и понять каждого — трудно.

Любить и понимать одного — проще некуда. Для меня.

Сколько раз я слышала, что он не достоин. Любви, понимания, прощения.

С судейского кресла — не достоин, впрочем, как и каждый, кто произнес это вслух.

Быть достойным — это не врожденное. Этому надо учиться, для этого нужна поддержка близких, те самые чувства, о которых они забывают, когда выносят вердикт: «виновен, подлежит смерти».

Те, кто считают, что он не достоен меня, сами достойны ли?

Сколько раз я разворачивала флюгер его раздражения против них в сторону понимания и прощения. Кто из них знает? Сколько раз он готов был осудить и останавливался, злился на меня, но пытался преодолеть себя и разобраться в других.

Все его проблемы от того, что он ничего не понимает в людях. Ему было бы обидно это услышать. Он как знамя несет этот свой «почтенный возраст» и аксиому, что он старше меня на 30 лет. Ах, если бы возраст все решал…

Он считает друзьями самых жестоких своих судей и подпускает близко тех, кто лжет ему и возбуждает в нем худшее. Он выбирает тех, кто лицемерит, потому что с ними проще не думать о том, что надо что-то изменить в себе — и изменится мир.

Взрослый и в то же время совершенно запутавшийся в отношениях мальчишка.

«Думаете обо мне плохо? Не вопрос, покажу вам, как на самом деле бывает плохо».

Оправдать «доверие» — вот тот принцип, по которому он живет.

Его надо хвалить, как ребенка. За то, когда помог бескорыстно, а тем более — «в ущерб» себе, за то, когда постарался увидеть хорошее, когда закрыл глаза на плохое, за то, что остановился и не совершил ошибки, за пропущенную мимо рта рюмку, за такое, что и не снилось уверенным, что видят его насквозь, «воспитателям».

Привыкшие хвалить за значительное — не понимают, что можно найти в нем значительного. Кроме значительно-плохого. И никто больше него не видит в себе столько значительно-плохого. Больше, чем есть на самом деле. И никто больше него его не осуждает. И есть ли хоть кто-то, кроме меня, кто скажет слово в защиту?

Пусть хороший человек — это тот, кто сделал что-то хорошее, а не тот, кто не сделал плохое. Но кто из судей чист перед другими, не говоря уже — перед самим собой?

Да, его надо хвалить за то, что не сделал плохое. Вот такой парадокс. Вот такой «трудный ребенок», который и говорит о себе, как о трудном ребенке.

Кто сказал, что с ним просто? Мне было с ним трудно и хорошо. Трудно — это не повод бросить. Хорошо — причина остаться навсегда.

Ни один, кого мне рекомендовали как хорошего человека, не лучше его. Да хотя бы потому, что у него есть такое достоинство, которое многим и не снилось: благородство.

И даже если вы не видите — я вижу. И даже если это вижу только я, это говорит о том, что со мной он может быть таким, потому что я не осуждаю, потому что мои чувства не доводят до зала суда. И если он может быть таким со мной, значит, и с вами может. И тут возникает вопрос: а почему с вами он другой? Может, надо что-то не только в его консерватории поправить?

И мне решать, достоин он меня или нет. Потому что если меня столько лет вели к нему и дали увидеть то, что он никому не показывает — свою душу, значит, он достоин. Всего. Меня. Любви. Быть счастливым.

И ничего не закончилось, пусть враги не радуются. Я никуда не уйду. Он — такой, какой есть, — причина моего счастья.

Судей осудят другие судьи, каждый получит не только меч правосудия, но и палача. А я останусь с ним, даже сто тысяч раз осужденным. Моя любовь справится, она сделала верный выбор, она выбрала из многих одного человека, своего, самого достойного.

Трудный ребенок почтенного возраста

Границы терпения

Это только кажется, что влюбленная женщина — законченная дура. На поверку оказывается, что те, которые ищут выгоды, проигрывают куда больше. Правда, и те, и другие — в дурости своей бессознательны.



Выгодоприобретательницам кажется, что за деньги можно и потерпеть его плохое настроение. И еще немного потерпеть его поездки к блядям. И еще немного — пьянство, больше смахивающее на алкоголизм. И когда орет — тоже потерпеть. И когда блюет. И болеет. И делает назло. И думает только о себе. И придирается. И говорит «заткнись». И друзей его занудных. И детей его с их проблемами, и внуков. Все можно потерпеть за деньги, за возможности, за блага.

А он видит, что она терпит, и понимает, за что она терпит. И ему за свои деньги азартно и весело уточнить границы ее корыстного терпения. И еще немного передвинуть границу отношений. И еще. И вот так. И так, как она год назад даже подумать не могла. И он сам еще год назад не мог подумать, что зайдет так далеко.

Тогда он бежал от любви, которой не бывает, и был щедрый, галантный, веселый и похотливый. И все это — в ее сторону. А сейчас он пьет, матерится и придирается — в ее сторону. А щедрый, галантный, веселый и похотливый он там, куда она звонит и устраивает скандалы. И он стареет, и постоянный стресс не умножает ее красоту, зато впереди встают годы, потраченные на это терпение, от которого уже тошно. И приходится срываться на других. И надо уходить. Но ведь была цель, и есть цель, и обидно потраченных сил, нервов, надежд и мечтаний о светлом финансовом будущем. Без него.

И она уже не понимает, когда это он зашел так далеко…

И не помнит, как сидела в машине с другой такой же выгодоприобретательницей, а он был пьяный в стельку и выбирал, которую из них будет сегодня трахать. Выбрал ее, и она была горда тем, что выиграла главный приз — его деньги, его возможности. А даже если и помнит, то не понимает, что именно тогда впервые или не в первый уже раз позволила — и он переступил черту, и еще раз переступит, и снова, и будет двигаться в этом направлении, пока она в истерике и в ненависти не сдастся. Или «пока смерть не разлучит их». Но у него хорошая генетика. Дай Бог ему здоровья! :)

Жалко ее. Жалко его. Так видят их со стороны.

Я смотрю и не вижу, почему надо жалеть кого-то из них.

Я его люблю, но не жалею. Я никогда не знала его таким. Мне и в голову не приходило терпеть. Я улыбалась и была снисходительна к его слабостям, к силе, к самоуверенности, к деньгам, к возможностям. Любящим женщинам нет необходимости терпеть, они любят все в своем мужчине, и уходят, когда перестают любить.

Я не знаю, как это — терпеть с ним, потому что он никогда меня не обижал. Однажды его неуклюжесть (или попытка проверить границы терпения) заставила меня не остаться на ночь и тихо плакать в одиночестве по дороге домой. На следующий день я попросила не обижать меня или отпустить. Он выбрал не обижать.

Не знаю, что он понял про границы моего терпения… Но я до сих пор счастлива своими воспоминаниями, потому что он был лучшим мужчиной в моей жизни. В плохом настроении, в болезни, на дне бутылки, всегда.

Я была счастлива с ним с первого мига нашей встречи, а она была несчастна в прошлом сентябре, несчастна в начале этого июля… А уж чем она будет утешаться потом, когда терпение лопнет…

Он стареет на глазах, он одинок, он тоже несчастен. Он считает, что такого его любить невозможно. Но он взрослый мальчик, он сам выбрал жизнь себе назло.

А я счастливая дура, я его люблю. Или просто у терпения влюбленной женщины нет границ.

Границы терпения