Сопереживание радости

Однажды наступает момент, когда тебе все сложнее радоваться ежегодным праздникам, потому что ты видишь, что на чашу весов будущего брошено куда меньше лет, чем на чашу прошлого. Ты говоришь: чему радоваться, мне уже сорок пять, шестьдесят восемь, восемьдесят два.



Ты осматриваешься и видишь, что тех, кому сегодня восемьдесят два, как и тебе, осталось мучительно мало. Всем твоим друзьям было двадцать восемь или тридцать семь, а девятый десяток разменивают единицы.

Чем тяжелее чаша прошлого, чем выше поднимается чаша будущего к вечности. И тем ценнее, если рядом есть друзья, которые умеют сопереживать твоей ускользающей радости еще одного прожитого года. А если они просто пользуются поводом выпить на твоем юбилее или не приходят, трусливо примеряя его к себе…

Не все поймут, но это не важно. Мне важно было сформулировать и осмотреться вокруг. Любовь и эмпатия дальше друг от друга, чем дружба и эмпатия. Если сопереживания нет – лучше в стареть за рулем своей машины без штурмана, чем ехать в переполненном автобусе с гидом. Иллюзия дружбы страшнее осознанного одиночества.

Не все поймут, не все примут. И слава Богу.

Сопереживание радости

Самообман и лже-дуальность

Каждый раз забываю, что психические расстройства от неврозов до депрессий довольно сильно изменяют картину соционического типа личности. Вернее, не то, чтобы забываю… Просто, стараясь при встрече отодвинуть типирование на случай более близкого знакомства, оставить для него место в будущем, не анализируя сознательно увиденное на первом этапе, можно сделать предварительные ошибочные выводы.



Вот как-то так, видимо. То есть если меня спрашивают, кто этот человек, и требуется быстрая оценка, я стараюсь уйти от скоропалительных выводов. Ошибиться легко, но ошибки чреваты последствиями.

Если ты предполагаешь, что человек принадлежит второй квадре, строить с ним отношения по типу беты, а потом внезапно понять, что все ваши проблема из дельты – смерти подобно. Плохо будет обоим.

При поверхностных выводах ошибок в типе не избежать, а уж если черты личности осложнены психическими расстройствами, то можно таких дров наломать…

Человека надо исследовать долго, получасовой беседы чаще всего не хватает, даже при наличии пройденного теста. Как забавно читать, что люди «перетестируются» до бесконечности, неудовлетворенные описаниями. Как мало людей готовы принять себя со всеми «недостатками» своего типа. «Это не я» — говорят они, читая о слабой структурной логике или о «сомнительных» проявлениях базовой силовой сенсорики. Еще печальнее бывает, когда они принуждают свои одномерные функции быть творческими и не готовы признать свои таланты, потому что таланты кажутся им недостойными того, к чему они всю жизнь стремились под влиянием окружения или обстоятельств.

Фактически, оценку личности можно проводить, только зная условия ее существования и то, какими идеалами она живет, снимая слой за слоем все наносное. Иногда одной фразы, сказанной в запале, бывает достаточно, чтобы перечеркнуть все результаты типирования в лабораторных условиях. Иногда надо нащупать болевую, иногда – докопаться до базовой. Но одной фразой, которая обязательно прозвучит, потому что мы вынуждены хоть на мгновенье снять маску, можно отсечь лишнее и расставить все по своим местам.

Не знаю, есть ли такие исследования, но было бы интересно проследить, как другие типы личности влияют на нашу сущность и до какой степени преображают ее. Как мы формируемся под влиянием некомфортных интертипных отношений. Уверена, что есть закономерности. На формирование молодого Жукова конфликтная ему бета действует одним образом, а на Робеспьера конфликтная гамма — другим.

Любой тип замечательно «унифицирует», на первый взгляд, депрессивная триада, но все равно находятся триггеры, которые запускают те или иные функции, например, демонстративную.

Вообще, демонстративная функция очень интересна. Именно она подло обманывает при отношениях конфликта. Например, Есенин «обманывается» волевой сенсорикой Штирлица, которую тот демонстрирует в некомфортных состояниях. Но его дуалу Жукову нет необходимости демонстрировать силовую, он не включает ее по желанию, он в ней живет. И в результате в естественной обстановке он действует куда мягче по базовой функции, чем Штирлиц по демонстративной. А Есенин подает себя как специалист по человеческим отношениям, чем безмерно привлекает Штирлица, который при знакомстве не осознает, что его дуал Достоевский недемонстративен в принципе и показывать себя с лучшей стороны в этом вопросе не будет. Таким образом, возникающие отношения «ложной дуальности», заставляют людей притягиваться и в итоге соприкасаться там, где им соприкасаться категорически запрещено – по болевым. Вот тогда-то и наступает конфликт: один не может не действовать по своей базовой, а другому нечем защитить свою болевую.

И хорошо, если двое конфликтеров – люди думающие и интеллигентные и при зарождении напряжения они расходятся мирно и с небольшим уроном для себя и окружающих. А сколько таких «лже-дуальностей» заставили людей создать семьи или вынуждают работать в одном коллективе и в том и в другом случае неся неподъемный груз ответственности за отношения, обремененные обязательствами и увязшие в многолетних проблемах.

Снова возвращаюсь к мысли, что такому анализу и изучению интертипных отношений надо учить еще в школе. И что типировать по фотографии или по опроснику невозможно, что лингвистический анализ не всегда выручает и на построенные модели оказывает влияние наше формирование рядом с другими типами и под их непосредственным руководством.

А когда на вопрос, какая вам песня нравится, я отвечаю строчкой «Проходит жизнь как ветерок по полю ржи» и радостные типировшики с облегчением констатируют «Бальзак», игнорируя и демонстративную, и болевую, и творческую… Ну что тут скажешь… «Мы все умрем», безусловно, но я-то уверена, что в итоге и после смерти «все будет хорошо».

Самообман и лже-дуальность

Наше все

Сегодня весь день — только о нем. Он — наше все и солнце русской поэзии, прародитель литературного словаря, он в современном фольклоре отвечает за все, что мы не сделали сами и прочая и прочая. О нем говорят и пишут, о нем «изыскивают» и его исследуют по строчкам…



И все же я не люблю Пушкина.

В школе это произнести было страшнее, чем сказать, что не любишь Брежнева. Политические репрессии среди школьников явно не были приняты в обществе, а вот литературные…

Можно было сказать: я люблю Лермонтова больше, чем Пушкина (чем и приходилось довольствоваться, обманывая внутреннюю цензуру уроков русского и литературы), но обязательно в сравнении. «Больше чем» предполагает, что ты молодой, зеленый, не доросший до понимания. Не дочитал, не додумал, не дочувствовал. Можно было сказать, что не любишь Чехова или Достоевского, Маяковского или Шолохова. Но не Пушкина, потому что (см. первый абзац)… Они все по отдельности и даже вместе взятые — просто хорошие или великие писатели. А Пушкин — бог литературы, опять же наше все.

Ладно, может, я чего-то и не дочитала, не додумала, не дочувствовала в школе. И даже могу поверить, что это же упущение со мной случилось в университете. Но уж к сорока пяти могла бы вырасти и привести свое отношение к солнцу русской поэзии в соответствии с двухсотлетним представлением народа. Могла бы… но не сложилось.

Я не люблю Пушкина.

Сейчас об этом говорить так же не принято, как и раньше, по тем же причинам. Тридцать лет спустя культ не вырос, но и не испарился, что говорит о безусловном воздействии нашего всего на русскую литературу и умы интеллигенции. Другую прослойку уже и не рассматриваем и о народе не говорим. Нынешние школьники о Пушкине только что-то слышали, цитировать не могут, в дисскуссию не вступят и единым фронтом на защиту не встанут. Все равно им, что Пушкин, что Пупкин, одной буквой различаются.

А я все так же не люблю. Вернее, не так же, иначе. Раньше я билась за понимание его во всеобщей любви и себя в своей нелюбви к нему. Искала причины и поводы, штрихи и нюансы, копалась в строчках и образах. Не хочу даже вспоминать свои литературоведческие и психологические изыскания, это все мелко.

Моя нелюбовь к нему победила на главном уровне, на интуитивном.

Я не люблю Пушкина, потому что он меня не трогает эмоционально. Как я равнодушна к хрусталю, например, к атрибутам богатства, к пафосу и витиеватым речам «о высоком» и общественном благе.

Помнится, в музее при заводе в Гусе Хрустальном народ визжал и писался, изумлялся и скупал в ближайшем магазинчике сувениры и вазы.

Холодный, изящный, прозрачный, пустой и сверкающий. Хрусталь и… сами понимаете.

Столькими гранями сияет, преломляет лучи, а не греет, не дает ощущения тепла и душевной близости. Когда слишком ярко, хочется отойти подальше. А отвернувшись, не хочется возвращаться.

И даже если хрусталь заменить великолепием камней на Бриллиантовой бирже в Тель-Авиве — все равно не заводит. Стоимость выросла, а чувства молчат.

Проза у него посредственная, а стихи… о себе, о любви к себе, о красоте своих переживаний, о своем участии в друзьях, в женщинах, в России. Нарциссизм и завоевание пьедесталов. «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» (с)

В общем-то, это мое личное мнение и я его полностью разделяю и даже не ищу союзников, как и не опасаюсь осуждающих. Все равно мне на мнения…

Не помню, куда типируют Пушкина размножившиеся до невероятного количества соционические типировщики, но по мне так нет самовлюбленнее образа, чем Наполеон (ЭСЭ). Никого не хочу обидеть, но чего уж тут скрывать, Наполеоны — они такие… всегда выше всех, как памятник нерукотворный. Солнце русской поэзии — гениальный манипулятор любовью всех к себе любимому. Это не достоинство или недостаток. Родился таким.

«Да что мы все обо мне, да обо мне! Давайте о вас!… Как вы ко мне относитесь?» — вот таким я вижу наше все.

А мне-то, собственно, какое дело до Александра Сергеевича? А никакого. Не перечитываю я его долгими зимними вечерами и не буду, потому что не верю я ему, мне с ним холодно и одиноко.

А все остальное сегодня — музыка навеяла.

Наше все