Наше все

Сегодня весь день — только о нем. Он — наше все и солнце русской поэзии, прародитель литературного словаря, он в современном фольклоре отвечает за все, что мы не сделали сами и прочая и прочая. О нем говорят и пишут, о нем «изыскивают» и его исследуют по строчкам…



И все же я не люблю Пушкина.

В школе это произнести было страшнее, чем сказать, что не любишь Брежнева. Политические репрессии среди школьников явно не были приняты в обществе, а вот литературные…

Можно было сказать: я люблю Лермонтова больше, чем Пушкина (чем и приходилось довольствоваться, обманывая внутреннюю цензуру уроков русского и литературы), но обязательно в сравнении. «Больше чем» предполагает, что ты молодой, зеленый, не доросший до понимания. Не дочитал, не додумал, не дочувствовал. Можно было сказать, что не любишь Чехова или Достоевского, Маяковского или Шолохова. Но не Пушкина, потому что (см. первый абзац)… Они все по отдельности и даже вместе взятые — просто хорошие или великие писатели. А Пушкин — бог литературы, опять же наше все.

Ладно, может, я чего-то и не дочитала, не додумала, не дочувствовала в школе. И даже могу поверить, что это же упущение со мной случилось в университете. Но уж к сорока пяти могла бы вырасти и привести свое отношение к солнцу русской поэзии в соответствии с двухсотлетним представлением народа. Могла бы… но не сложилось.

Я не люблю Пушкина.

Сейчас об этом говорить так же не принято, как и раньше, по тем же причинам. Тридцать лет спустя культ не вырос, но и не испарился, что говорит о безусловном воздействии нашего всего на русскую литературу и умы интеллигенции. Другую прослойку уже и не рассматриваем и о народе не говорим. Нынешние школьники о Пушкине только что-то слышали, цитировать не могут, в дисскуссию не вступят и единым фронтом на защиту не встанут. Все равно им, что Пушкин, что Пупкин, одной буквой различаются.

А я все так же не люблю. Вернее, не так же, иначе. Раньше я билась за понимание его во всеобщей любви и себя в своей нелюбви к нему. Искала причины и поводы, штрихи и нюансы, копалась в строчках и образах. Не хочу даже вспоминать свои литературоведческие и психологические изыскания, это все мелко.

Моя нелюбовь к нему победила на главном уровне, на интуитивном.

Я не люблю Пушкина, потому что он меня не трогает эмоционально. Как я равнодушна к хрусталю, например, к атрибутам богатства, к пафосу и витиеватым речам «о высоком» и общественном благе.

Помнится, в музее при заводе в Гусе Хрустальном народ визжал и писался, изумлялся и скупал в ближайшем магазинчике сувениры и вазы.

Холодный, изящный, прозрачный, пустой и сверкающий. Хрусталь и… сами понимаете.

Столькими гранями сияет, преломляет лучи, а не греет, не дает ощущения тепла и душевной близости. Когда слишком ярко, хочется отойти подальше. А отвернувшись, не хочется возвращаться.

И даже если хрусталь заменить великолепием камней на Бриллиантовой бирже в Тель-Авиве — все равно не заводит. Стоимость выросла, а чувства молчат.

Проза у него посредственная, а стихи… о себе, о любви к себе, о красоте своих переживаний, о своем участии в друзьях, в женщинах, в России. Нарциссизм и завоевание пьедесталов. «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» (с)

В общем-то, это мое личное мнение и я его полностью разделяю и даже не ищу союзников, как и не опасаюсь осуждающих. Все равно мне на мнения…

Не помню, куда типируют Пушкина размножившиеся до невероятного количества соционические типировщики, но по мне так нет самовлюбленнее образа, чем Наполеон (ЭСЭ). Никого не хочу обидеть, но чего уж тут скрывать, Наполеоны — они такие… всегда выше всех, как памятник нерукотворный. Солнце русской поэзии — гениальный манипулятор любовью всех к себе любимому. Это не достоинство или недостаток. Родился таким.

«Да что мы все обо мне, да обо мне! Давайте о вас!… Как вы ко мне относитесь?» — вот таким я вижу наше все.

А мне-то, собственно, какое дело до Александра Сергеевича? А никакого. Не перечитываю я его долгими зимними вечерами и не буду, потому что не верю я ему, мне с ним холодно и одиноко.

А все остальное сегодня — музыка навеяла.

Наше все