Какие-то четыре часа или двенадцать — и в итоге ты перестаешь видеть картину целиком. Есть только строчки, мысли, ощущения, отточенные осколками сердца до смертельной остроты слова, за которыми едва ли кто-то увидит то, что ты вкладываешь в них.
Но ты пишешь, обнажая чувства, сдирая с них наросшие, как броня, ракушки. Раз за разом ты все шлифуешь и шлифуешь полотно признаний, пока оно не начинает кровоточить. Но тебе уже не до страданий, ты не видишь этих ран. Ты переживаешь каждый миг, перечитываешь, воссоздаешь мир, добавляя в него новые нюансы и краски, пока все не закрывает алая пелена боли.
Остановиться невозможно, как невозможно приказать сердцу замереть, как невозможно перестать дышать. Ты отдаешь себя другому до конца, без остатка, без фальши, почти с бесстыдством эксгибициониста, с откровением исповедален, с копанием в шизофренических ассоциациях на сеансе психоаналитика.
А потом ты ставишь точку, и снова начинаешь сначала, понимая, что только что натворил дел. Что выплеснув это на бумагу, пусть даже виртуальную, ты открыл ящик Пандоры, и все, населяющее твои миры, вырвалось на свободу и живет рядом, будто оно — реальность, и бесцеремонно топчется на границе чужой жизни, как вражеское войско в ожидании вторжения, будто ты имеешь право на откровенность, на искренность, на любовь. Твое право реализуемо только за закрытыми дверями твоих надежд. Ты не смеешь тревожить адресата тем, что говоришь о своих чувствах. Он не заслужил этой обнаженности души.
И тогда ты начинаешь отрезать куски от этой кровоточащей плоти повествования и берешь в руки иглу, сшивая расползающиеся ткани искренности. И вот уже другие строчки ложатся поверх твоих чувств. Осторожные полувопросы. Робкие признания. А в душе бушует то, что не удается завернуть в чистый лист — страсть и смерть, уверенность и жертвенность, счастье и любовь.
И твое письмо перестает быть тобой. Оно подстроено и настроено на чувства того, кому попадет в руки, оно гладенькое и мягкое, оно элегантное и красивое, переливается нежными пастельными тонами, и если тронет, то лишь изяществом стиля и богатством словаря.
Я умею писать письма. Удобные и неудобные, разные.
Но если то, что я отправила сегодня, не обрушит мир, — это будет чудо новой жизни.
