Четыре жалких шипа

Меня никогда особенно не трогал Экзюпери, ни в ранней юности, ни позже.
Первая часть книги, где ребенок становится взрослым поневоле и не понимает взрослых, так и не стала мне понятна. Или, скорее, была понятна, но... Я никогда не была ребенком. Я не видела слона в змее. Моим миром были шляпы, короли, счетоводы, фонарщики - мир взрослых. И не было у меня живого барашка в коробке. Там всегда был барашек Шредингера, то ли живой, то ли мертвый. Я не умела играть в детстве с куклами, мне куклы были скучны. Я выросла из них еще до рождения. Нормальные девчачьи манипуляции: кормить, одевать, причесывать - это рутина, суета, которая надоедала через пару минут.
Поэтому Экзюпери был чужим писателем. Эти его сетования на взрослых и картинки... это было не мое.
Известная цитата вызывала у меня, скорее, раздражение, чем заставляла прочувствовать смысл сказанного. Возможно, это потому, что за десятилетия слова истрепались и обветшали, ими затыкают все дыры в отношениях, как пробоины в трюме яхты, когда-то отправившейся в свадебное путешествие. Я многих приручила, кого-то несознательно, кого-то очень осознанно, но я не могу отвечать за них, просто не могу. Я ухожу без особых сожалений, я давно научилась не сожалеть о том, что сделала и о том, что предстоит сделать. В конце концов, это несправедливо, просить, чтобы тебя приручили, а потом требовать ответственности. Я всегда видела в этом противоречие, шантаж, покушение на мое право выбирать свой следующий шаг, следующую планету.
Почему меня потянуло взять в руки эту книгу сейчас? Что за странная прихоть, ассоциация, попытка что-то доказать себе...
Нет, не трогает путешествие по чужим планетам. И Лис, мудрый и одинокий - не трогает, хотя есть в нем что-то... что я уже пережила, чем переболела... И даже вспоминать не хочу.
А вот окончание книги вдруг показалось мне совсем другим, не таким, к какому я привыкла внутри себя, в тайниках своей памяти.
Я увидела, что мальчик состарился. И это показалось мне чудовищным и жестоким. Ведь в конце книги он совсем старик, в нем столько боли, что невозможно сдержать слез.
"А у тебя хороший яд? Ты не заставишь меня долго мучиться?"
"Самое главное - то, чего не увидишь глазами..."
"Вот такую злую шутку я с тобой сыграю..."
"Мое тело слишком тяжелое. Мне его не унести".
"Дай мне сделать еще шаг одному".
"У нее только и есть, что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира..."
Одиночество... переход в другие миры... может быть, к своей розе, может, дальше... может, он будет вспоминать колодец, или колосья, или розовый сад с чужими цветами. "Я тебя не оставлю" - пусть даже повторенные сто тысяч раз. Слова... слова...
Он давно уже не ребенок, он старше всех, кого оставил. Он состарился так стремительно, потому что постиг сущность любви...
Что ни говорите, а книжка очень жестокая, и боль в ней такая, что вынести невозможно.
Все, что нам остается: смотреть на небо и видеть свои звезды, или его звезду, вспоминать эту злую шутку - рожденное для любви сердце, слишком поздно научившееся любить. Мы проходим через чужие жизни, которые не трогают нашу душу, мы говорим - "странные эти люди", мы злимся, когда не понимаем, зачем нужны шипы, каждое утро пропалываем свои жизни от ненужных ростков, смотрим глазами и не видим, протягиваем руку, не намереваясь остаться, выбираем смерть, зная, что кому-то причиним боль. Мы всегда остаемся такими, какими нас привели в этот мир, учимся жить, не живем, ищем что-то, чего нет или что уже потеряли. И отчаянно хотим любви и понимания. И едва ли находим то, что ищем... едва ли...
Мой мир почему-то начался со шляпы. А теперь я спрашиваю: "Ты не заставишь меня долго мучиться?" и знаю, что уже заставил, и злая шутка удалась, и мне тоже страшно поверить и сделать этот шаг в никуда, чтобы начать жить сначала. А когда-то казалось, что нет ничего труднее, чем протянуть руку, чем сказать "приручи меня, я хочу этого". Ах, кабы знать, что будет так больно, так одиноко!
"И тут он тоже замолчал, потому что заплакал..."