Внутри

Злюсь. Злюсь и говорю глупые, несправедливые слова, говорю, для того, чтобы произносить его имя, ругаю его и злюсь. На себя.

Каждый день не такой, как предыдущий. Никогда не знаешь, что случится через пять минут, не то что завтра или через неделю. Он может передумать, он может поменять планы, он может себя плохо чувствовать, - и я опять должна ждать... Ждать неизвестно чего: того, что передумает снова, или поменяет планы, или будет себя чувствовать лучше или снова плохо. И когда кажется, что все уже хорошо, что ничего не может снова поменяться, - все меняется.
Злюсь, потому что понимаю, что он такой и никогда другим не будет. И что я такая же и никогда другой не буду. И что в этом мы мучительно похожи, и я понимаю его, как никто. Но я женщина, и мне приходится смиряться и ждать, поэтому я ругаю его и схожу с ума от того, что нечеловечески соскучилась. И чем дольше он держит меня на расстоянии, тем сильнее я хочу оказаться рядом и обнять.
И я же знала, знала, что будет именно так. И не будет спокойных дней, не с ним, никогда. И все равно спокойно только с ним. И каждая минута парадоксальна, и парадоксально каждое желание: уйти и оказаться рядом, обнять и обидеться, отпустить и удержать, молчать и говорить... Жить вечно. Хочется жить так вечно, в этих противоречиях и вне установленных правил, каждую секунду выбирая и смиряясь, жить стремительно и останавливая мгновение.
Наверное, я просто люблю его.
Как иначе можно объяснить такой пожар в крови, спутанность сознания и постоянные прозрения? Я понимаю его, понимаю всегда, даже когда кажется, что понять этого невозможно. И я злюсь на то, что понимаю. Потому что куда легче выбрать что-то одно: обиду или прощение, уход или близость. А я не могу выбрать, я живу в океане чувств, и безумно хочу быть рядом, даже когда уезжаю. И я рядом. Я знаю, я слышу, я чувствую, что не могу уйти.
За что мне это? В награду или в наказание? И я, как скупой, считаю минуты: с конца марта и дальше, вперед на пять лет, на десять, на пятнадцать. На пятнадцать? Есть ли у меня столько времени? Я не могу не думать о каждой минуте, я тороплюсь жить, потому что боюсь... Я знаю, чего я боюсь и гоню эти мысли, потому что они материальны. Я знаю, почему боюсь рядом с ним спать, почему прислушиваюсь к его дыханию, будто так было всегда, будто не семь с половиной месяцев знаю его, а годы и годы, может, сотни лет. И я боюсь бояться и придумываю нам жизнь долгую и счастливую, потому что можно получить все, если хочешь, если умеешь хотеть. Только так, без сомнений и страхов, с уверенностью или даже верой можно обладать тем, чего ждала все жизнь. И сколько я себя помню, я ждала его. Ошибалась, искала, снова ошибалась, просыпалась с чужими людьми, надеялась, что именно это на этот раз - настоящее, снова ошибалась, охладевала, леденела, была бесчувственна и думала, что уже ничего не будет. И все равно ждала, в мечтах, в снах, в книгах.
И злюсь теперь на себя, потому что еще одна ночь прошла не рядом с ним, хотя я торопилась, ехала сутки, рисковала собой и засыпала на обочине, слушала как в детстве Высоцкого и узнавала еще больше, хотя каждый раз кажется, что больше уже некуда, что я знаю все. А спать дома не могу. Снова четыре часа и подъем в пять, как весной. И снова ожидание: когда позвонит, позвонит ли, как себя чувствует, хочет ли меня видеть или сомневается, сомневается во всем. В том, что нужен мне, что я нужна ему.
Снова злюсь, потому что вижу слишком много, за себя и за него, и, может быть, даже больше, чем за нас обоих. А ему, скорее всего, и в голову не приходит, что я не просто хочу приехать. Я хочу приехать и остаться, навсегда, на те пять, десять, пятнадцать или миллион лет, что нам отмерены. И ему кажется смешным и глупым, что в его возрасте можно сказать "останься со мной". Что кто-то может хотеть этого больше всего на свете - просто остаться, как будто так было всегда. Без признаний, колец, обещаний "в горе и в радости". Я бы осталась, даже если впереди было бы только горе, болезни и смерть. Но я знаю, что может быть много больше. Будут радости и тепло, и узнавание, и понимание, и надежда. И придуманный мной мир будет таким, каким я хочу, каким я смогу принести и подарить его.
И я злюсь, что не знаю, когда раздастся звонок, когда мне скажут: приезжай прямо сейчас и поскорее. Или: я занят, я неважно себя чувствую, созвонимся позже.
И я знаю, что вот прямо сейчас надо перестать плакать и изводить себя и сходить в душ, выпить кофе, одеться и ждать, и хотеть, и придумать сегодняшний день, и ночь с субботы на воскресенье, и воскресенье, и ночь с воскресенья на понедельник и даже утро понедельника. А потом он уедет на работу, и я снова вернусь домой, чтобы ждать.
И я буду жить в тесных рамках своего ожидания, как зверь в клетке, метаться, надеяться, отчаиваться и злиться. И говорить несправедливое: какой он ужасный, ужасный, ужасный человек! И улыбаться тому, что никакого другого мне не надо, и будь он другим, нас никогда не свели бы вместе, я бы не писала о нем романов и не ждала его с самого детства, обманываясь чужими образами и умирая в одиночестве. Именно его, ужасного, непредсказуемого, не верящего в мою любовь и в то, что впереди у нас долгая и счастливая жизнь. С его болезнями, бывшими женами и молоденькими любовницами, с его взлетами и падениями, со стопками фотографий в пакетах, с дорогими костюмами, авиаперелетами, батареей бутылок, обидой на сына, суровым выражением лица, миллионом рассказов, мелкими придирками и ревностью... Со всем тем, что составляло его жизнь до меня. Со всем тем, во что я пытаюсь вписаться и не поломать привычный уклад жизни.
А может, он и сам хотел бы многое изменить, поломать, совершить зигзаг и попробовать себя в чем-то ином. Я знаю, что хотел бы. Но это так трудно - снова и снова начинать сначала, если тебя никто не поддерживает, жизнь устоялась, и тебе больше не во что верить, кроме себя. Я так жила, я знаю, о чем говорю. И если я смогла изменить и измениться, то сможет и он, если захочет.
Потому что, как сказано было в одном фильме, важны не рамки, а то, что их наполняет.
Мои рамки заполнены любовью к нему, пониманием, непониманием, обидой и отъездами, теплом и разговорами, ожиданием и объятиями.
А его рамки... Я хотела бы быть внутри его рамок.
И когда я думаю об этом, я уже не плачу. Потому что знаю, что если я уже там, то все будет хорошо.
И когда я переступлю порог белой студии, я скажу: Обними меня, я ужасно по тебе соскучилась! И еще тихонько шепну: Все будет хорошо.
И он поверит, я знаю, что тогда он мне поверит.